ухмыльнулась Нарцкулла, перед тем как уйти.
Проклятая развалина не сделала даже попытки подчинить меня.
Мы остались вдвоём.
Вдвоём с добычей. С дышащим, восхитительным куском мяса.
Вдвоём с несчастной, которой не повезло попасться в сети полоумной старухи.
Я шагнул к девушке, не отрывая взгляда от манящих капель крови, — и еле пересилил дикое, исступленное желание накинуться на неё. Протянул руку и коснулся уплотнившегося воздуха. Старуха воздвигла барьер, чтобы я помучился при виде такой близкой и такой далёкой пищи.
Забывшись, я надавил на щит. Нет, человеческая ладонь не поможет, надо призвать щупальце… А может, попробовать лапу? Я остановился, со злым отчаянием представив, как Нарцкулла наблюдает за нами через бронзовую пластину. Как упивается безысходностью нашего положения, с садистским наслаждением облизывая губы.
Нет уж. Я не поддамся ни старухе, ни уговорам тела.
Девушка села на пол, подтянула колени к себе и прислонилась спиной к стене. Длинные волосы рассыпались по плечам, и я увидел, что на её щеке краснела россыпь маленьких кристаллов, словно вросших в кожу, — точно как у Тоттера. Впрочем, в её случае это добавляло и без того красивому лицу потусторонней притягательности. Мне захотелось рассмотреть камни при хорошем свете, дотронуться до них, изучить, как они врастают в кожу.
Очаровательно.
Глаза девушка не прятала — смотрела на меня, как было велено, безо всякого смущения, хотя я стоял и перед ней голый.
Она не боялась.
Может быть, боялось её тело.
Но не она сама.
Не потому, что она привыкла бороться. Напротив, в потухших глазах читалась усталая покорность судьбе.
Смирение.
Её безропотность раздражала.
Девчонка отринула свою свободу — более страшного преступления не существовало.
Но это не означало, что я собирался съесть её на потеху ведьме.
Безликий бесновался, требуя бросить все силы на разрушение барьера. Впервые за долгое время монстр увидел разумную живую добычу.
Я нырнул во тьму и схватился за первую попавшуюся нить Каттая. Плевать на последствия, я не буду игрушкой Нарцкуллы!
Воспоминание оказалось о матери парня.
Своей мамы я не помнил. Она умерла при моём рождении.
Я чуть не поверил. Чуть не позволил осколку мертвеца стать частью меня.
Но борьба не была напрасной. Теперь, когда я насытился, испытание ведьмы больше не представляло угрозы.
Однако после возвращения в реальный мир я обнаружил, что мелко дрожу.
Голод утих, но вот безликий — он взбунтовался.
И твёрдо вознамерился вернуть контроль над тем, что раньше безраздельно принадлежало ему.
Глава 7
Безликий перестал быть просто голосом в голове, который нашептывал людоедские мыслишки. Тихое присутствие, таившееся на грани сознания и изредка тянувшее щупальца к моим драгоценным запасам, обернулось чудовищем — необузданным и неостановимым.
Пальцы сами собой заскребли по невидимому барьеру, — словно звериные когти.
Девушка вздрогнула, пошевелилась, будто хотела отодвинуться подальше. Едва подживший порез вновь закровоточил. Безотчётно она стёрла выступившие капли и сильнее прижалась к стене, подобрав ноги и обняв себя за плечи.
Она продолжала смотреть. У неё были тёмно-серые глаза, похожие на затянутое тучами штормовое небо.
А я — я боролся. Безликий атаковал свирепо и без оглядки, вложив всю свою ярость в решительный удар. Он ворвался в мой разум, как неостановимый поток, как лавина, грозившая смести любое сопротивление.
Но после первых побед его встретила… пустота. Монстр замедлился, пытаясь понять, куда пропала жертва, раскинул во все стороны ментальные щупы, чтобы отыскать её. И он почти преуспел.
Почти — потому что этой задержки мне хватило, чтобы прийти в себя и собраться с силами.
Вынырнув из теней сознания, я набросился на него. Воплотил его образ, образ чудовища, сотканного из червей, вцепился в него и принялся рвать, как рвал клубки памяти зверей. Я чувствовал, что тело скрутило судорогами, под кожей вспучились бугры, которые скользили под ней и бесследно исчезали, язык превратился в горькую червеобразную массу…
Но я преуспел. Оробевший безликий вздумал бежать обратно в глубь разума, чтобы затаиться в нём, как делал это до сих пор, напоминая о себе лишь полумыслями-полужеланиями. Я оказался быстрее. Поймал его и сжал в вымышленной хватке, представив образ так ярко, словно собрался запечатлеть на холсте.
Долго сопротивляться у монстра не вышло. Я сжимал его всё сильнее. Безликий беззвучно кричал, и эти ментальные вопли умирающего существа были прекраснее любой музыки.
Вот так-то. Думал, сможешь переварить меня? Нашёл дурака.
Остановился я в последнее мгновение, когда от чудовища осталась только призрачная клякса. Никакой жалости к нему я, естественно, не питал. От окончательной гибели его спасла простая мысль: вдруг эти остатки безликого и есть то, что позволяет мне управлять способностями тела? По сути, то же самое, что чёрное зерно, которое давало перевоплощаться в животных и Каттая.
Если дело обстояло так, я мог застрять в облике мальчишки или расползтись на отдельных червей после уничтожения твари.
Представив тяжёлую стальную клетку, я запечатал в ней безликого и пинком отправил прочь, в пыльный закоулок сознания.
Меня вновь удивила простота, с которой я это проделал. Да, в прошлой жизни я тренировался погружаться в медитации, учился концентрироваться на объектах, чтобы видеть внутренним зрением. Это, к слову, помогало и при написании картин.
Но я и не представлял, что способен так легко и наглядно работать с чужой душой.
Видимо, тут работала та же логика, что у обычного человека с едой. Никого не поражало, что он может поместить её в холодильник, засунуть в духовку или пожарить на сковороде. Вот и я занимался примерно тем же — с поправкой на особенности блюда.
Может быть, аналогия и глупая. Но она замечательно отражала проснувшийся голод. Битва с безликим за господство над телом не прошла без следа.
Я хотел есть.
Чисто физиологический процесс, без примесей омерзительных чудовищ, стремившихся взять верх. Просто колония червей медленно подыхала от голода.
Я уселся возле барьера, расположившись спиной к бронзовой пластине. Придирчиво оглядел себя, чтобы удостовериться, что облик мальчишки ещё не начал слетать. Глубоко вздохнул. Ноздри защекотал запах свежей крови. Гулко сглотнув, я прокашлялся, отчего девчонка невольно втянула голову в плечи.
Прорех в тряпках было столько, что оценить её сложение не составляло труда. Но меня волновало нечто куда более важное. Я внимательно изучил девчонку, но никаких признаков рабской формации на груди не заметил. Нарцкулла всегда прикладывала печать к груди.
Значит, можно предположить, что сокамерницу не посадили на магический поводок.
— Ты как, испугалась? — прошептал я. — Не бойся. Не буду я ничего с тобой делать.
Пасмурные глаза девчонки расширились, и в них сверкнуло потрясение. Она поспешно нацепила маску отрешённости обратно, но я и тому был рад. Разговаривать со сломанной куклой не тянуло.
— Я не боюсь, — ответила она, прикрыв рот ладонью, отчего слова её прозвучали неразборчиво. — Так или иначе я обречена. Для меня спасения нет.
Обречена? Спасения нет?
В груди вспыхнула злость, не имевшая ничего общего со злосчастным безликим.
После всего пережитого это звучало как насмешка. Я побывал в настоящем аду, меня расчленили в одном мире и превратили в неведомую тварь в другом, но я никогда не терял стремления к свободе. Никогда не отказывался от борьбы.
Иначе могут вести себя лишь слабовольные слизняки. Ведь нет ничего хуже предательства самого себя.
Отец это понимал. Потому-то и стал тем, кто он есть. Не то чтобы я желал следовать его примеру… Но в этом он был прав.
— Старуха может нас слышать?
Взгляд девчонки метнулся к зеркалу и обратно.
— Госпожа видит то, что происходит здесь, но звук руны не передают.
— Отлично. — Я слегка расслабился. — Кто ты?
— Рабыня госпожи Нарцкуллы, достопочтимой великой посвящённой Круга Мудрецов Дома Падших.
Если память не подводила, ведьму из Круга изгнали, а создание управляемого безликого она считала билетом обратно…
